ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
…Было долгое падение и навязчивая мысль: не кричать. Долгий страх, холодный ужас от простой мысли: я умираю. Боль в каждой косточке и, наконец, благословенная темнота и тишина. Они были так желанны после нескончаемой череды мук, он растворялся в этой тишине и не знал, сколько прошло времени: минута или сто лет. Потом из темноты начали проступать мысли.
Сначала пришло имя. Всплыло на поверхность сознания, как воздушный пузырек в склянке с маслом: Клод. Следующий пузырек: братец Клод. Так называл его Жеан. Бедный Жеан, балованное дитя. Отец Клод. Так обращался к нему ученик. Пьер Гренгуар, поэт и философ.
Он думал по инерции, перебирая все знакомые мысли, словно надеясь, что вслед за ними придет память. И когда это наконец произошло, то воспоминания его не обрадовали. Падение. Что же с ним теперь?
Клод открыл глаза. Он, по-видимому, лежал на узком ложе. Над ним нависал низкий закопченный потолок. В камине горел огонь, у камина сидел человек в монашеской рясе. Клод узнал одежду францисканцев. Он в монастыре? И этот человек - лекарь? Неужели можно было выжить после такого падения?
Монах тем временем заметил движения Клода. Он передвинул кресло так, чтобы видеть лежащего, и теперь Клод мог его рассмотреть. Его визави был несколько моложе, лет 30-ти, темноволосый и смуглый. Изящные черты красивого лица, благородный лоб и орлиный нос, ясные блестящие глаза - все в нем говорило о необычной натуре. Осанистый и скорее всего высокий, он сейчас удобно сидел в кресле, перебирая тонкими нервными пальцами янтарные бусины четок. Когда он заговорил, его глубокий мягкий голос заполнил маленькую келью, как музыка.
- Позвольте поприветствовать вас, отец Клод.
Легкий акцент придавал его речи специфический колорит. Он перестал перебирать четки и выжидающе смотрел на Клода. Вид и поведение этого человека начали пугать священника и, чтобы прогнать неприятное чувство, он спросил:
- Где я?
Голос прозвучал хрипло. Клод закашлялся. Его собеседник учтиво подал ему стакан с водой.
Сделав несколько глотков, Клод почувствовал себя лучше и уже увереннее повторил:
- Где я?
- Видите ли, - монах несколько смешался, - это сложно объяснить. В общем, вы некоторым образом на том свете.
- Я умер? - ошеломленно уточнил Клод.
- Вас сбросили с высокой башни. Выжить было невозможно.
Страх обозначился в душе священника еще явственнее. Он начал подозревать, КТО его собеседник. Словно угадав его мысли, тот произнес:
- Простите мне мою неучтивость - я не представился. Меня зовут Амброзио, я настоятель мадридского монастыря Святого Франциска.
- Я нахожусь в вашем монастыре? - Клод был окончательно сбит с толку.
- Увы. Полноте, дом Клод, вы же умный человек. Вы умерли. Ваша книга закончена, и вы на том свете.
- Какая книга?
- «Собор Парижской Богоматери». Хороший роман, героем которого вы были. Пока он сочинялся, вы жили. Роман окончен, вы умерли, как и все мы здесь.
Клод закрыл лицо руками.
- Боже мой, это ад, - прошептал он.
- Нет, отче. - Амброзио усмехнулся. - Это слава.
***
Клод грустно смотрел на свое отражение в умывальном тазу. Ничего хорошего: запавшие глаза блестели нездоровым блеском, скулы обтянуло и голова совсем седая. Он вздохнул и принялся за умывание. В последнее время только собственные титанические усилия держали его на плаву. Умываться, приглаживать остатки седых волос гребенкой, из которой через день выпадали зубцы, чистить ветшающую сутану - эти несложные действия требовали все больших усилий. Сегодня было особенно плохо - от весенней сырости болели суставы. Опираясь на хлипкие перила, он спустился по лестнице и выбрался из мрачного здания, где его поселила фантазия читателей и издателей.
До любимой беседки он добрался, вздыхая почти непрерывно. Лужи словно норовили подползти под ноги, и сутана, так старательно почищенная, уже вновь забрызгалась. Правда, солнце светило ярко и приветливо. Впрочем, пора - уже весна. Он не помнил, какое число - при его статусе главного злодея положительных эмоций было совсем мало (вернее, совсем не было), поэтому и дом покосился, и сутана потерлась, и зрение подводит, и память ни к черту. Нужно спросить у кардинала, благо, он уже пришел: его красное одеяние было хорошо заметно сквозь ограду беседки.
- Доброе утро, ваше высокопреосвященство, - вежливо произнес Клод, присаживаясь рядом на скамью.
- Доброе утро, - Ришелье протянул холеную руку, которую архидьякон проигнорировал. - Неважно выглядите, дон Фролло.
Клод слегка развел руками:
- Издание серии «Мировая классика» в отвратительных коленкоровых обложках, раскупается библиотеками и коллекционерами, которые даже не разрезают страниц. Да, и не забудьте про пылающую негодованием вступительную статью.
- Право, архидьякон, вы слишком много внимания уделяете критике. Главное - читатели.
Фролло усмехнулся, но в этой усмешке было больше горечи, чем в предыдущих вздохах.
- Читатели… Если бы я был черноглазым красавцем, который со вкусом носит красную мантию и для остроты приправлен пороком на кончике ножа - успокойтесь, ваше высокопреосвященство, я ни на что не намекаю - так вот, если бы я был таким, у меня бы еще была возможность сникать признание испорченного читателя. А так - девственник, да и в зеркало я время от времени заглядываю. Оставим этот грустный разговор. Скажите лучше, какое сегодня число.
Кардинал с жалостью (не без презрения) покосился на собеседника и ответил:
- 17 марта.
- Весна, - заметил Клод. - Жизнь продолжается, несмотря ни на что.
- На что не смотря?
- Ну, некоторое время назад вы, кажется, что-то говорили о войне там? - Клод неопределенно повел рукой, обозначая реальный мир.
- Господь с вами, дом Клод! - жалость во взгляде Ришелье усилилась. - Война закончилась, уже давно. Новый 49 год идет относительно мирно.
Клод помолчал. Потом заговорил:
- Я догадываюсь, о чем вы думаете: я стал совсем плох. Вы правы. И это очень печально, монсеньер. Еще лет 50 - и воспоминания обо мне изгладятся из памяти читателей, я исчезну, как туман. Видит Бог, монсеньер, как мне хочется дожить до этого нового века, о котором так много говорят. Еще ни одно столетие не ждали с такой надеждой, как ХХI. И не только дожить, а просто жить, жить сейчас. Мои чувства притуплены, меня не радует зарождающийся день, я почти не слышу запаха цветов и пения птиц. Мой дом похож на замок с привидениями, моей сутаной впору протирать реторты, моей внешностью впору пугать детей, а впрочем… - Клод приложил руку ко лбу (это был его обычный жест), - простите, ваше высокопреосвященство, сотня лет не отучила меня от пристрастия к длинным монологам. Они никогда не увенчивались успехом.
Не дожидаясь утешительных слов от коллеги, Фролло побрел прочь.
***
Его разбудил непривычный звук. Через несколько секунд Клод понял, что это надсадный крик какой-то птицы. Замолчав на мгновение, словно для того, чтобы перевести дух, чертово создание опять начало пронзительно верещать. Еще через несколько секунд Клод вскочил с постели, распахнул окно, и птица вспорхнула. Порыв свежего ветра ворвался в келью, разогнав застоявшийся воздух, и Клод задохнулся от яркого запаха росы и мокрой травы. Он отступил от окна, только сейчас заметив непривычную легкость движений, обернулся на келью и замер. Его поразили не изменения интерьера (иногда он менялся через день) и не появление гардероба с зеркальной дверью (мало ли чего появлялось после 56 года), он остолбенел при виде отражения.
Клод сделал несколько шагов, отделявших его от гардероба, и протянул руку к зеркалу. Но пока его пальцы не коснулись холодного стекла, он не поверил, что это лицо, и осанка, и взгляд - эго собственные.
Он машинально одевался, в мыслях проносились смутные видения наполненного людьми зала, в ушах звучали величественно-мелодичные аккорды какой-то увертюры, и сквозь сумбур мыслей и чувств отчетливо прояснялись две мысли. Первая: кажется, его удачно переиздали. И вторая: похоже, можно будет найти мэтра Гренгуара, который, бедняга, совсем пропал после балетных постановок.
Клод удивленно оглядел свою фигуру в сутане: покрой непонятный, короткая и украшенная оборками не оборками, крылышками не крылышками. Ладно, сидит хорошо.
… Еще была третья мысль, об Эсмеральде, но такая потаенная и смелая, что архидьякон не признался в ней даже себе самому.